Фея (фантастика)

Фея

Женька бросил в кювету шприц, а я раскатал рукав форменки. Прививка -- формальность. Если не подхватил заразу на месте, чего батарею грызть. Да и нисколько прививки не помогают.
-- Хочешь ее увидеть? -- Женькин голос звучал виновато.
Я, сглотнув, кивнул. В голову полезла классика: "Там, в норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный на цепи среди столбов..." Никаких цепей, на воздушной подушке плыл хрустальный саркофаг для безнадежно раненых или смертельно больных членов команды. А внутри -- плакала во сне Ришка. Тем глазом, который еще был виден под расползающимся кружевным инеем. Правую половину тела космическая чума, точно в насмешку, еще не затронула, и я мог до бесконечности любоваться полуовалом щеки, разметавшимися по белому пластику черными прядями и черными ресницами закрытого глаза в капельках слез. А еще ветками серебристого инея, медленно пожиравшими прекрасное Ришкино тело.
Женька держал ее на анальгетиках и снотворном, но даже так, верно, боль была невыносимая. Хотя откуда мне знать, меня же не задело.

С этой космической заразой столкнулись еще первые звездолеты дальнего поиска. Поля серебристой плесени протянулись на миллионы километров, будто туманности; дрейфовали в ледяной пустоте, впитывали свет далеких звезд и -- жрали незадачливую органику, которая попалась на пути. Белошип -- угораздило кого-то дать плесени название из старой компьютерной игры, как это, "бел и остер, плетет белошип свой коварный узор" -- был всепроникающим и неуничтожимым. В общем, никакая холера его не брала, только огнеметы. Собственно, в древности их в ход и пускали, но для растянутых в пространстве "мягких" кораблей этот способ не годился.
Кроме того, плесень успешно маскировалась и выныривала словно ниоткуда. Через неорганическое проходила насквозь, нисколько ему не вредя, но если хоть краешком цепляла человека -- пишите письма, блин... На ближайшее кладбище. В утилизатор. Ни ампутации, ни пересадки кожи и костного мозга, ни переливание крови не спасали. Люди перепробовали все, можете поверить.
Лекарства тоже не было. Процесс удавалось лишь замедлить, но никогда -- остановить и обратить вспять.
И гадость неспешно прорастала в человека, ела его заживо. Начиная с кожи... А для других, соприкоснувшихся с ней, делалась безопасна. Новая стадия, блин.
Когда от жертвы ничего не оставалось, белошип рассыпался безвредными спорами, уходил сквозь обшивку звездолета в космос, чтобы образовать очередную колонию. Местоположение этих колоний отслеживали и наносили на звездные карты. Но наши "мягкие" корабли, расплющенные в полете в мономолекулярный блинчик, растянутые от точки выхода до точки назначения (хотя экипажу изнутри представляются самыми обыкновенными), хоть краешком их да цепляли.
Пораженного белошипом лучше сразу убить, чтобы прекратить мучения, но мы -- мы всегда на что-то надеялись. Женька, мой приятель-сокурсник по космошколе, биолог и корабельный врач, стянул зеленую шапочку и, наплевав на стерильность, взъерошил космы. Уперся глазами в пол.
-- Ты... я обязан... ты имеешь право принять решение на эвтаназию. Ты ее жених. Капитан дал добро.
Я спрятал за спину стиснутые кулаки, чтобы ему не врезать.
-- Нет.
-- Ты же знаешь... ее спасти... -- он мялся, елозя по полу ногой, словно желал в туалет, но из деликатности не умел в этом признаться. -- Чудо...
Я ощутил себя беспамятным дураком, которого, встряхнув, разбудили под конец кошмара. Еще раз взглянул на серебряный узор, прорастающий сквозь мое солнце. И кинулся к себе. Вырвал из-под откидной кровати рюкзак и беспощадно вытряхнул на пол все положенные мне в полете восемь килограммов личных вещей: футбольный мяч с фотками одноклассников, карманный ноут, запиханный в шерстяной носок и... вот он, подарок отца. Я не ошибся: я все же его с собой взял.
Отец тоже был звездолетчиком, пилотом дальней разведки, и однажды подарил мне это -- прозрачный, точно воздушный, шар диаметром полметра с зеленовато-синей запятой внутри. Такие шары время от времени, достаточно редко, находили в дальнем космосе, а то, что сидело в шаре, называли эльфом или феей. Р-романтики!.. Просто бездна, блин, воображения -- принять слизистую кляксу за прекрасное существо с крыльями бабочки. Скорее тварюка напоминала зародыш человека на ранней стадии: большеголовая большеглазая ящерица со скрещенными ручками и ножками, с торчащими позвонками, и в дополнение крылья, как обвисшие лопушки.
Ученые полагали, что этих биороботов изобрела какая-то продвинутая цивилизация для дальних исследовательских полетов: когда звездолет ползет с черепашьей субсветовой скоростью, бессмертие и склонность к уединению весьма пригождаются. Мозг феи был способен запоминать большие объемы информации; светочувствительные глаза видели, кроме обычного, в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазоне, а ночью светились, как у кошки. Кроме того, феи питались всеми видами энергий и регенерировали, точно вампиры из старинных книжек; могли запросто прирастить себе оторванную руку или ногу или вырастить новую, а их кровь обладала набором просто бешеных фагоцитов, на раз уничтожавших любой болезнетворный вирус или бактерию. Если перелить эту кровь человеку, кровь того на какое-то время приобретала подобные свойства. Вот только крови феи на это требовалось не меньше литра -- ровно столько, сколько в ней помещалось. Но если приходится выбирать между жизнью совершенной, но неразумной твари, и жизнью человека, что мы выберем?
Я... был не в себе. Пытаясь вскрыть, я тряс несчастный шар, как обезьяна кокос, я молотил его об стену, пинал и бил молотком, а потом зажал между колен, упер в него стамеску и стукнул молотком по ее ручке. Я почти готов был пустить в ход ручной лазер, но увидел в стенном зеркале свое лицо и сумел остановиться. Потер щетину на щеках, надо же, сам я соломенный, а щетина черная. И морда -- ну точно три дня не ел и пил без просыпу что-то покрепче газировки. "Дед бил-бил, не разбил, баба била, не разбила... Мышка моя, где ты?" Я обхватил шар потными ладонями и взмолился, уставившись в глазищи существа внутри:
-- Слышишь, ты?! Пакость склизкая... Эльф, фея... Спаси!
Шар хрустнул, рассыпался моросью. Фея выпала, пачкая слизью ковролин. Я брезгливо подхватил мерзопакостную полотенцем (придется выкинуть после) и понес на вытянутых как можно дальше от себя руках в медотсек.
Женька сидел под настольной лампой, упираясь локтями в стеклянную столешницу, утопив подбородок в ладони. Пробормотал, не оглядываясь:
-- Знаю, ты меня ненавидишь.
-- Жень, вот твое чудо. Готовь аппарат для переливания.
-- Но это же...
-- Биоробот, тварь неразумная... (тьфу, чуть не ляпнул "дрожащая", вот же на классику пробило. Женька сказал бы, что в психике сработал защитный механизм).
А он трясущимися руками стал двигать хромированную эмалевую штуковину на блестящей ноге. Из штуковины торчали, плотоядно раскачиваясь, пластиковые хоботки с иглами и воронками на концах. Часть хоботков эскулап воткнул в Ришкин саркофаг и стал перебирать остальные. Полез зачем-то в шкаф, разронял коробки и инструменты. Пробормотал:
-- Сереж, оно же живое. Смотрит оно... не могу.
-- Павлов, блин! На первом курсе лягушек резал?
-- На втором.
Женька разогнулся с узенькой полоской резины в полных пальцах, стал накладывать на лапку феи жгут. Тварь, будто египетская кошка, сидела на стеклянном процедурном столике, опираясь на хвост, и даже не моргала. Непохоже было, что она все понимает и боится. Только крылья-лопушки с синими прожилками вздрагивали. Да меня самого колотило от волнения. Я никак не мог понять, почему шар открылся. А еще в ту минуту всех возненавидел: и себя, и копушу Женьку, и слизняка этого зелено-синего. Я выдернул у Женьки фею, подхватил изгвазданным полотенцем, шваркнул в сторону двери: а чего ей, скотине, сделается:
-- Убирайся! Пошла! Вон пошла, слизняк, тварь! Уходи!..
И повернулся к саркофагу, как маньяк-мазохист. Зачем только...
Ришка все так же спала в хрустальном гробу. Но... я прикусил щеку изнутри, все еще себе не веря, и едва не заорал от боли и от радости. Иней белошипа, грызущий мое солнце, таял, расплывался капельками, как слезы у меня на глазах. Оба Ришкиных глаза с пушистыми ресницами тоже плакали, но сквозь бисеринки, заливавшие ее похожее на сердечко лицо, робко проступала улыбка.