Вишневое варенье

Вишневое варенье

Снова проблема выбора

Пятьдесят девять процентов фантастических рассказов начинаются с того, как в каком-нибудь альдебаранском кабаке пьяный космопроходец повествует другому космопроходцу -- столь же пьяному, дабы не сбежал -- историю своей бурной молодости. Остальные сорок приходятся на снящиеся героям сны. Я не стану выдумывать что-либо оригинальное: я пишу не для придирчивых критиков, а компьютер стерпит. Но я должен вспомнить Кристину.
Был такой повстанец -- Гаркуша. Восемь лет он провел в подземной темнице без капли света. И каждый день, каждый час пытался восстановить, как выглядит его земля. Точно так же я... Здесь не годятся ни голограммы, ни видео. Лишь соляной кубик -- кристалл моей памяти -- воскрешает Кристину такой, какая она была. Какой я увидел ее в коридоре Института Изучения Чужих Реальностей. Легендарное место этот институт. Половина обывателей судачила о происходящим там ужасах, вторая половина -- полжизни бы отдала, чтобы попасть туда работать. Я был среди последних. Как и все мальчишки Исингской астрошколы. И девчонки тоже. Впрочем, на курсе их было всего двое.
Я сознательно выбрал звезды. Моего интеллекта более чем хватало. И здоровье было железное. Если не считать насморка -- аллергии на стресс. Но все обошлось. Вот только к четвертому курсу любой из нас знал, что известный космос лишен разумной жизни, как свеже отформатированный диск. А ИЧР уже обнаружил "лямбду". Параллельные пространства назывались по буквам греческого алфавита, и в четырех из них имелись цивилизации, похожие на земные. Не удивительно, что в Институт рвались работать и известные специалисты, и зеленые новички вроде меня. Я подал рапорт, и он был удовлетворен. Я сыграл шестую фугу Баха в своей аранжировке прямо в институтском коридоре. Тогда я везде таскал с собой компьютерную "клаву". Она висела на плечах на широком ремне -- как клавишник прошлого века. Большинство предпочитает наладонники или виртуальный вариант, но мне для музыкальных вариаций нужен простор, которого последние два дать не могут. Я сыграл так, что горшок с глаксинией, упав со стены, взорвался под ногами. Картечью брызнули осколки.
Кристина вытирала кровь с колена, снизу вверх глядя на меня. Потом протянула руку, чтобы я помог встать. Ладонь была жесткой и прохладной. Лицо -- покрыто узнаваемым "космическим" загаром -- так действует на кожу не смягченный земной атмосферой ультрафиолет. Глаза раскосые, темные волосы гладко зачесаны вдоль висков.
Я узнал Кристину почти сразу -- видел фотографии. Госпожа Ронсар сама была легендой -- как Институт. Такой же знаменитой, как в свое время братья Монгольфье, герр Цеппелин или братья Райт. Космический археолог, спаситель экспедиции Сергея Белова на Летане-2, человек, пошедший на глубокую ментоскопию, чтобы разгадать тайну Золотых Богов. Честное слово, неприятно выворачивать наизнанку мозги даже перед теми, кому по должности положено молчать. Не знаю, отважился бы я...
Кристина облизнула палец.
-- Дмитрий... Сергеевич?
Я готов был лопнуть от гордости, что ей известно мое имя.
-- Ронсар Кристина... Андреевна, -- пауза была короткой, но явственной -- точно Кристина позволяла обращаться к себе без отчества. Но окончательно в соляной столп обратило меня предложение работать вместе с ней над проектом "Город".

Город открыли вместе с ипсилон-реальностью года за полтора до нашей встречи с Кристиной. И с тех пор его исследование продвинулось не сильно. Пространство было схоже с земным: чуть меньшая сила тяжести, кислородная атмосфера. Рельеф в основном плоский, климат пустынный, сейсмическая активность на нуле. И полное отсутствие жизни. Что жизнь здесь когда-то все-таки была, говорило присутствие Города. Вот только он не позволял до себя дотянуться.
Об исследовательских группах речь не шла. "Ипсилон" принимала лишь одиночек. Входя через разные коридоры или через один и тот же в разное время, десантники оказывались разнесены на километры. Одинаково сбоили и телепатия, и радиосвязь. Приборы сложнее зажигалки ломались мгновенно и навсегда. Алешка Когут из ИЭФ пронес в рюкзаке и запустил в сторону города исследовательский зонд. На взлете зонд атаковали короткие злые молнии, и он сгорел быстрее, чем "Гинденбург", заодно похоронив идею попасть в Город на дельтаплане или воздушном шаре. Ребята посудачили о высокой статике, но проверить их выкладки экспериментально возможности не было. Похоже, нам позволялось использовать только пять органов чувств. Гигабайты информации, полученные из поверхностной ментоскопии, давали о Городе лишь внешнее представление. Вот кварталы домов в стиле модерн начала прошлого века. Вот закрученный кверху лист -- монорельсовая станция, над которой раскинул крылья золотой римский орел. Вот кирпичные башни с утолщениями наверху. Кем, когда, для кого построены -- издали не узнаешь. И мы стремились в Город так, будто на его улицах были для нас разложены панацея, эликсир бессмертия и всеобщая справедливость. Но не смогли пересечь даже четырехкилометровой границы.
Я осекся на Мудрецах. Так назывались скалы, на которые выводил мой коридор. Это был обыкновенный институтский коридор -- пока идешь по нему нормальным шагом. Но стоило разбежаться как следует, так, чтобы узоры на стенах слились и мигающие лампы над головой обратились в единую полосу -- и вот уже синим впечатаны в песок ребристые следы ботинок и тени покосившихся базальтовых столбов, сквозь которые просвечивает косматое солнце. Мудрецы напоминали окаменевшие смерчи. И склонившихся в разговоре великанов. Они действительно говорили на рассвете и на закате. Физики из ИЭФ объясняли звук температурными процессами в источенном кавернами камне и воздействием ветра. Но, раз услышав низкий вибрирующий стон, легко было усомниться в его естественном происхождении.
...Падение. Перекат. Лазерные лучи на фоне солнца кажутся черными. Взвихренные песчинки царапают закрывающий лицо щиток. Зарядная спираль лазгана раскалилась до синевы. Мудрецу, за которым я укрылся, достается серия шаровых молний размером с каштан.
Мы с врагом словно испытываем друг друга на соображение и скорость. В лучшие свои дни мне удается продержаться до восемнадцати минут. Об испробованном оружии я не говорю. Например, световые гранаты бесполезны: у тех, кто воюет со мной, нет глаз.
Сперва я думал, что это люди. Ростом и комплекцией они похожи на меня. У них две руки, две ноги, голова в непрозрачном шлеме, переходящем в болотного цвета скафандр с квадратным утолщением на спине. Утолщение я принимал за баллон с дыхательной смесью, пока не попал в него из подствольного гранатомета. Противник двигался все так же резво и с развороченной спиной.
Уход. Кувырок. Стреляю с колена.
Они не уклоняются. Просто новые возникают на смену убитым -- точно вырастают из земли. Иногда я думаю, что со мной воюют не роботы -- фагоциты или муравьи-солдаты с одним единственным заложенным инстинктом.
Прыжок. Поворот. Косматое солнце касается четкой линии горизонта. Камень сквозь кожу перчатки согревает ладонь.
Мы словно связаны с врагом незримой нитью. Куда бы я ни метнулся, как бы быстро ни двигался -- меня все прочнее укрывает смертоносная сеть.

Всех нас предупреждали заранее: ипсилон-реальность впускает, но чтобы оттуда вернуться -- надо умереть. Или, возможно, проникнуть в Город -- этого пока не сумел никто. Для каждого ловушка на входе своя, она не зависит ни от расположения коридора, ни от времени, ни от лунной фазы. Убитого выбрасывает назад -- целым и невредимым физически, но с памятью об агонии. Многие не выдерживали и уходили. Я умер уже шесть раз.
После первого, валяясь в реанимации, я увидел тот же сон, что при вступительных экзаменах в астрошколу и во время переводных. Я бежал по астероиду. Я знаю, что сильно от него оттолкнувшись, можно взлететь, но во сне этот факт не имел значения. Мой бег скорей был похож на серию затяжных прыжков. Удары подошв о камень, проходя сквозь тело, гулом отдавались в гермошлеме. Еще я слышал шипение выходящей из трубки дыхательной смеси, свое тяжелое дыхание, стук сердца и шум крови в ушах. На руках я нес женщину. Кажется, она была ранена, и я торопился добежать с ней до жилого купола или корабля. На этом сон обрывался.
В этот раз я узнал Кристину. Я видел сквозь шлем ее лицо -- бледное, с каплей крови, ползущей вдоль виска -- какой-то очень киношной, похожей на пролитое варенье. Казалось, Кристина сдернет шлем, сотрет каплю пальцем и сунет палец в рот:
-- М-м... обожаю вишневое варенье.
Мне стало смешно, и я проснулся, улыбаясь. Кристина сидела возле постели.
-- Пять минут на одевание, -- строго сказала она.

Официально это место называлось каппа-реальность. В обиходе -- Теплые Могильники. Впервые проникнув сюда, десантники наткнулись на гряду невысоких земляных холмов. Холмы были похожи на могилы, но испускали ровное тепло. Гряду раскапывали, проверяли на все виды известных излучений, только что сквозь сито не просеяли -- но природу тепла так и не установили. А название прижилось.
Это место было очень похоже на Землю -- только здесь была ранняя весна. Кристина вела меня по грунтовой дороге, старательно обходя лужи с желтой глинистой водой. Сверху светило самое обыкновенное солнце. Стигматы на щеках болели, и я старательно задирал воротник куртки и плечи.
За нами увязалась собачка археологов. Носилась, поднимая брызги, что-то вынюхивала в подмытом водой ледяном кружеве обочин. Упоенно лаяла на ворону. Ворона гордо восседала на березе -- ну как еще назвать дерево с черными полосками, расчертившими белую кору? Почки, набухшие на ветках, пахли зеленью.
Проселок закончился на поляне. Из прошлогодней травы здесь вырастала ажурная мачта бывшей ЛЭП, к ней привалилась ржавая баржа, до середины вросшая в землю. Меня тут же потянуло наверх. Люки были открыты, из трюмов несло сырым холодом, словно зверь из желтого льда, живущий в темноте, дышал в лицо. Я помог Кристине взобраться на палубу. Мы обошли ржавые кнехты, трапы и выступы. До головокружения нагляделись в глубину трюмов под ногами. Археологическая собачка унеслась, солнце закрылось тучкой. Я спрыгнул на землю и подхватил Кристину, так что она на мгновение ткнулась носом в мою куртку.
-- Страшно...
-- Мы уйдем, а он останется. Будет жить в барже даже летом.
-- Ты проголодался?
Я покрутил головой и украдкой вытер нос.
Кристина налила чай с малиновым сиропом в крышку от термоса, и мы по очереди пили на ходу, грея о крышку ладони. К Могильникам мы не пошли. А вышли на поле, посреди которого одиноким зубом возвышалась стена с дверным проемом.
-- Дом снесли?
-- Дома никогда не было.
И Кристина рассказала таинственным голосом, что эта дверь ведет в еще одно параллельное измерение, похожее на "каппу" и Землю так, что различия не увидишь. И если туда уйдешь -- уйдешь навсегда, даже не поняв, что ушел.
-- Рискнем? -- ее волосы растрепались рыжим облаком, рыжие глаза смеялись, и я шагнул вперед.
-- Только вместе, -- предупредила Кристина. -- А то вдруг там тебя нет?
Я сделал вид, что боюсь, и в узкий, заваленный битым кирпичом проем мы протиснулись боком, вздрагивая и крепко взявшись за руки. Ничего не изменилось. Ветер все так же ерошил прошлогоднюю траву и прутья краснотала, солнце висело над головой, и дверной проем четко рисовался на фоне облезающей штукатурки.
-- Еще?
Кристина покрутила головой:
-- Только раз можно...
И тогда я рассказал ей о своем сне и ловушке у Мудрецов. Зачем?

...Уход. Перекат. Фонтанчик песка у плеча. Стеклянная капля в воронке. Движение за спиной. Я вовремя вздернул ствол, уводя луч от Кристининой головы. А она сорвала с моего воротника ртутный шарик и запустила между скалами. Тот сверкнул, кувыркаясь в воздухе, и сеть лучей, почти сотканная над головой, отклонилась вслед.
-- М-маячок, п-пеленгатор, -- Кристина судорожно смеялась, сидя рядом со мной на песке. Ее шлем качался, как одуванчик. Роботы потрошили лазерными лучами воздух, совершенно не обращая на нас внимания.
-- Откуда ты?..
-- Догадалась. Пойдем? -- на этот раз она помогла мне встать.
-- Это невозможно.
-- Отличия все-таки есть.
Шутка, игра... А двери действительно вели в параллельный мир.

Мудрецы отдалялись с каждым шагом. Я старался не оглядываться. Не хотелось думать, что сюрпризы не кончились.
Иногда мне чудится, что мир вокруг -- компьютерная модель. Бегалка и стрелялка. Но -- он слишком наполнен ненужными деталями, слишком избыточен, чтобы оказаться просто моделью -- даже для таких продвинутых компьютеров, как наши. И Кристина...
Она убежала далеко вперед и махала мне рукой. Я не сразу понял, что она запрещает мне подходить.

Песок в этом месте закручивался в воронку -- ловушка, как на Летане-2, только размером поменьше. Та засосала планетолет. Слои почвы перемешивались, сплетались оранжево-серыми жгутами, устремляясь в общую точку, утаскивая с собой Кристину. Дробили по скафандру мелкие камешки. Горловина, перетяжка вселенских песочных часов. Скафандр будет сопротивляться давлению. Жить Кристине еще шесть-восемь часов -- пока не разрядятся батареи, генерирующие тепло и кислород. Когда в прошлом веке взорвался "Челленджер", в центре управления полетом еще несколько секунд слышали переговоры экипажа. Меня всегда интересовало, о чем можно думать и говорить в такое время.
Я мог распустить веревку у пояса и бросить в воронку "кошку": вдруг зацепит. Я мог бежать к Мудрецам под лазерный огонь -- чтобы доставить из ИЧР помощь или спасательное снаряжение -- с каждым разом агония обходилась легче. Я мог сделать хоть что-нибудь! Но Мудрецы остались далеко за спиной, а Город... Мне уже был виден створ улицы с повисшим вниз головой деревянным конем на арке. И я пошел туда, обойдя зыбучие пески по кругу.

Каждый раз, когда в Сети обсуждается очередная экспедиция госпожи Ронсар или лицо мелькает в новостях, я выключаю компьютер. Но никак невозможно выключить сон, в котором я с умирающей Кристиной на руках, задыхаясь, бегу по астероиду. Шипит дыхательная смесь, колотится сердце, гудит кровь в ушах, и толчки подошв, пройдя сквозь меня, взрываются в гермошлеме.

Здесь -- нечто вроде мобильника с выходом в Сеть.
ИЭФ -- институт экспериментальной физики.
"Гинденбург" -- один из самых знаменитых дирижаблей, сгорел у причальной мачты.